Неточные совпадения
Невыносимо нагло и вызывающе подействовал на Алексея Александровича вид отлично сделанного
художником черного кружева на голове, черных волос и белой прекрасной
руки с безыменным пальцем, покрытым перстнями.
Перед ним стояла не одна губернаторша: она держала под
руку молоденькую шестнадцатилетнюю девушку, свеженькую блондинку с тоненькими и стройными чертами лица, с остреньким подбородком, с очаровательно круглившимся овалом лица, какое
художник взял бы в образец для Мадонны и какое только редким случаем попадается на Руси, где любит все оказаться в широком размере, всё что ни есть: и горы и леса и степи, и лица и губы и ноги; ту самую блондинку, которую он встретил на дороге, ехавши от Ноздрева, когда, по глупости кучеров или лошадей, их экипажи так странно столкнулись, перепутавшись упряжью, и дядя Митяй с дядею Миняем взялись распутывать дело.
Прежде, покамест был помоложе, так мне казалось, что все дело в деньгах, что если бы мне в
руки сотни тысяч, я бы осчастливил множество: помог бы бедным
художникам, завел бы библиотеки, полезные заведения, собрал бы коллекции.
Блестела золотая парча, как ржаное поле в июльский вечер на закате солнца; полосы глазета напоминали о голубоватом снеге лунных ночей зимы, разноцветные материи — осеннюю расцветку лесов; поэтические сравнения эти явились у Клима после того, как он побывал в отделе живописи, где «объясняющий господин», лобастый, длинноволосый и тощий, с развинченным телом, восторженно рассказывая публике о пейзаже Нестерова, Левитана, назвал Русь парчовой, ситцевой и наконец — «чудесно вышитой по бархату земному шелками разноцветными
рукою величайшего из
художников — божьей
рукой».
Спивак в белом капоте, с ребенком на
руках, была похожа на Мадонну с картины сентиментального
художника Боденгаузена, репродукции с этой модной картины торчали в окнах всех писчебумажных магазинов города. Круглое лицо ее грустно, она озабоченно покусывала губы.
— Донат Ястребов,
художник, бывший преподаватель рисования, а теперь — бездельник, рантье, но не стыжусь! — весело сказал племянник; он казался немногим моложе тетки, в
руке его была толстая и, видимо, тяжелая палка с резиновой нашлепкой на конце, но ходил он легко.
«Это — свойство
художника, — подумал он, приподняв воротник пальто, засунул
руки глубоко в карманы и пошел тише. —
Художники, наверное, думают так в своих поисках наиболее характерного в главном. А возможно, что это — своеобразное выражение чувства самозащиты от разрушительных ударов бессмыслицы».
Чтоб избежать встречи с Поярковым, который снова согнулся и смотрел в пол, Самгин тоже осторожно вышел в переднюю, на крыльцо. Дьякон стоял на той стороне улицы, прижавшись плечом к столбу фонаря, читая какую-то бумажку, подняв ее к огню; ладонью другой
руки он прикрывал глаза. На голове его была необыкновенная фуражка, Самгин вспомнил, что в таких
художники изображали чиновников Гоголя.
— И потом еще картина: сверху простерты две узловатые
руки зеленого цвета с красными ногтями, на одной — шесть пальцев, на другой — семь. Внизу пред ними, на коленях, маленький человечек снял с плеч своих огромную, больше его тела, двуличную голову и тонкими, длинными ручками подает ее этим тринадцати пальцам.
Художник объяснил, что картина названа: «В
руки твои предаю дух мой». А
руки принадлежат дьяволу, имя ему Разум, и это он убил бога.
— В этом же углу лежат и замыслы твои «служить, пока станет сил, потому что России нужны
руки и головы для разработывания неистощимых источников (твои слова); работать, чтоб слаще отдыхать, а отдыхать — значит жить другой, артистической, изящной стороной жизни, жизни
художников, поэтов».
— Полноте, полноте лукавить! — перебил Кирилов, — не умеете делать
рук, а поучиться — терпенья нет! Ведь если вытянуть эту
руку, она будет короче другой; уродец, в сущности, ваша красавица! Вы все шутите, а ни жизнью, ни искусством шутить нельзя! То и другое строго: оттого немного на свете и людей и
художников…
Тонкие, влажные, слабые пальцы
художника были вставлены в жесткие, морщинистые и окостеневшие в сочленениях пальцы старого генерала, и эти соединенные
руки дергались вместе с опрокинутым чайным блюдечком по листу бумаги с изображенными на нем всеми буквами алфавита.
Свинцовая
рука царя не только задушила гениальное произведение в колыбели, не только уничтожила самое творчество
художника, запутав его в судебные проделки и следственные полицейские уловки, но она попыталась с последним куском хлеба вырвать у него честное имя, выдать его за взяточника, казнокрада.
— Если бы не семья, не дети, — говорил он мне, прощаясь, — я вырвался бы из России и пошел бы по миру; с моим Владимирским крестом на шее спокойно протягивал бы я прохожим
руку, которую жал император Александр, — рассказывая им мой проект и судьбу
художника в России.
В полночь раздавались удары бубна в
руках «дяди Володи»… Это первый сигнал.
Художники кончают работать. Через десять минут еще бубен…
Ловкий Петр Кирилыч первый придумал «художественно» разрезать такой пирог. В одной
руке вилка, в другой ножик; несколько взмахов
руки, и в один миг расстегай обращался в десятки тоненьких ломтиков, разбегавшихся от центрального куска печенки к толстым румяным краям пирога, сохранившего свою форму. Пошла эта мода по всей Москве, но мало кто умел так «художественно» резать расстегаи, как Петр Кирилыч, разве только у Тестова — Кузьма да Иван Семеныч. Это были
художники!
— Послушайте, — сказал он, — не будемте больше говорить обо мне; станемте разыгрывать нашу сонату. Об одном только прошу я вас, — прибавил он, разглаживая
рукою листы лежавшей на пюпитре тетради, — думайте обо мне, что хотите, называйте меня даже эгоистом — так и быть! но не называйте меня светским человеком: эта кличка мне нестерпима… Anch’io sono pittore. [И я тоже
художник (итал.).] Я тоже артист, хотя плохой, и это, а именно то, что я плохой артист, — я вам докажу сейчас же на деле. Начнем же.
Нужно быть хорошим
художником, чтобы передать благородное и полное, едва ли не преимущественно нашей русской женщине свойственное выражение лица Лизы, когда она, сидя у окна, принимала из
рук Помады одну за друг гой ничтожные вещицы, которые он вез как некое бесценное сокровище, хранил их паче зеницы ока и теперь ликовал нетерпеливо, принося их в дар своему кумиру.
«Всевышнего
рука три чуда совершила!» — пририсовал
руку с военным обшлагом […один
художник… совершил государственное преступление, состоящее в том, что к известной эпиграмме: «Всевышнего
рука три чуда совершила!» — пририсовал
руку с военным обшлагом «.
— Коли ты
художник — и особенно певец, — утверждала она, энергически двигая
рукою сверху вниз, — будь непременно на первом месте! Второе уже никуда не годится; а кто знает, можешь ли ты достигнуть первого места?
Она достала из своего ручного мешочка маленькую записную книжку в удивительном переплете: на старом, стершемся и посеревшем от времени синем бархате вился тускло-золотой филигранный узор редкой сложности, тонкости и красоты, — очевидно, любовное дело
рук искусного и терпеливого
художника. Книжка была прикреплена к тоненькой, как нитка, золотой цепочке, листки в середине были заменены таблетками из слоновой кости.
— Мало, конечно, — отвечал Федор Иваныч, севший по движению
руки князя. — Есть у меня очень хорошая картина: «Петербург в лунную ночь» — Воробьева [Воробьев Максим Никифорович (1787—1855) — русский
художник.]!.. потом «Богоматерь с предвечным младенцем и Иоанном Крестителем» — Боровиковского [Боровиковский Владимир Лукич (1757—1825) — русский портретист.]…
Начатая с известного пункта, картина растет, растет, развивается, развивается, все дальше и дальше, покуда, наконец,
художник не почувствует потребности довершить начатое, осветив дело
рук своих лучами солнца.
Дальше, отдельной группой,
художники — Маковский, Неврев, Суриков и Пукирев, головой всех выше певец Хохлов в своей обычной позе Демона со скрещенными на груди
руками…
Часов в десять Нину Федоровну, одетую в коричневое платье, причесанную, вывели под
руки в гостиную, и здесь она прошлась немного и постояла у открытого окна, и улыбка у нее была широкая, наивная, и при взгляде на нее вспоминался один местный
художник, пьяный человек, который называл ее лицо ликом и хотел писать с нее русскую Масленицу.
О, убогие дурачки-варвары, для которых не существует преемственности искусства, и
художники нечто вроде Раппо: чужак, мол, шесть пудов одной
рукой поднимает, а наш — целых двенадцать!
Церковь богато освещена. Среди разодетой публики, в стороне, скрестив
руки на груди, — любимая поза красавца В. В. Пукирева, — безнадежно смотрит на венчание высокий, стройный молодой человек. Чиновник-родитель выдавал за старую мумию, своего начальника, единственную дочь — невесту, и
художник дал в картине свой автопортрет. Это знала Москва.
— Что с вами, милый Илья Макарович? — спросила его со своим всегдашним теплым участием Анна Михайловна, трогаясь
рукою за плечо
художника.
— Не влюбился ли Несторушка в итальяночку какую? — посмеиваясь и потирая
руки, сказал
художник.
Художник походил еще немножко, сделал на одном повороте
руками жест недоумения и произнес...
— Да пейте, бестолковый, скорей! — отвечала шепотом Анна Михайловна, тихонько толкнув
художника под
руку.
Долго Анна Михайловна и
художник молчали. Одна тихо и неподвижно сидела, а другой все бегал, а то дмухал носом, то что-то вывертывал в воздухе
рукою, но, наконец, это его утомило. Илья Макарович остановился перед хозяйкой и тихо спросил...
Мертвый камень причудливо драпируется густой зеленью, точно его убрала
рука великого
художника.
Васильков. Да, я дикарь; но у меня мягкие чувства и образованный вкус. Дай мне твою прелестную
руку. (Берет
руку Лидии.) Как хороша твоя
рука! Жаль, что я не
художник.
Время громко говорит
художникам: берите из своих преданий все, что не мешает вам быть гражданами, полными чувств гражданской доблести, но сожгите все остальное вместе с старыми манкенами, деланными в дни младенчества анатомии и механики, и искренне подайте
руку современной жизни.
Так точно думал и Истомин. Самодовольный, как дьявол, только что заманивший странника с торной дороги в пучину, под мельничные колеса,
художник стоял, небрежно опершись
руками о притолки в дверях, которые вели в магазин из залы, и с фамильярностью самого близкого, семейного человека проговорил вошедшей Софье Карловне...
— Напрасно! Вы говорите — напрасно! А что, ежели я, бесстыдник,
художник Истомин, сейчас после этого «напрасно» объявлю, что всякому, кто посмеет при мне сказать еще хотя одно такое гнусное слово об искусстве, которого он не понимает, то я ему сейчас вот этими самыми
руками до ушей рот разорву?
— Не отгоняй меня! не отгоняй! — вскрикнула она голосом, который обрывался на каждом слове, и с протянутыми вперед
руками снова бросилась к
художнику.
Истомин был очень хорош в эту минуту. Если бы здесь было несколько женщин, впечатлительных и способных увлекаться, мне кажется, они все вдруг полюбили бы его. Это был художник-творец, в самом обаятельном значении этого слова. Фридрих Фридрихович, глядя на него, пришел в неподдельный художественный восторг. Он схватил обе
руки Истомина, сжал их и, глядя ему в глаза, проговорил с жаром...
— Художник-с, — начал Фридрих Фридрихович, не отвечая Истомину и касаясь теперь
руки солидного гостя, — совсем особое дело.
Художник, поэт, литератор, музыкант — это совсем не фамилийные люди. Это совсем, совсем не фамилийные люди! Им нужно… это… впечатление, а не то, что нам с вами. У нас с вами, батюшка мой, что жена-то? копилка, копилка. Ну, а их одна вдохновляет так, другая — иначе, их дело такое, а не то что по-нашему: сидеть да женины ноги греть. Это совсем не то, что мы с вами: им жен не нужно.
В
руке его я заметил щегольскую оленью ручку дорогого охотничьего ножа, который обыкновенно висел у него над постелью. Чуть только кровельные листы загремели под ногами
художника, мимо окон пролетело большое полено и, ударившись о стену, завертелось на камнях.
— Спасибо вам за эти горькие слова! Я не забуду их, — покорно отвечал
художник, протягивая девушке с благодарностью обе
руки.
— И бедра твои я увидел. Они стройны, как драгоценная ваза — изделие искусного
художника. Отними же твои
руки, девушка. Покажи мне лицо твое.
Сделал опыт: позвал Дедова и показал ему картину. Он сказал только: «ну, батенька», и развел
руками. Уселся, смотрел полчаса, потом молча простился и ушел. Кажется, подействовало… Но ведь он все-таки —
художник.
Кроме того, он ни в каком случае не отказывался помочь другому и протянуть
руку помощи бедному
художнику; веровал простой, благочестивой верою предков, и оттого, может быть, на изображенных им лицах являлось само собою то высокое выраженье, до которого не могли докопаться блестящие таланты.
Как ни велико было тягостное чувство и обеспамятевший страх
художника, но он вперился весь в золото, глядя неподвижно, как оно разворачивалось в костистых
руках, блестело, звенело тонко и глухо и заворачивалось вновь.
— Ну, приходил за деньгами? знаю, — сказал
художник, махнув
рукой.
Художник был награжден всем: улыбкой, деньгами, комплиментом, искренним пожатьем
руки, приглашеньем на обеды; словом, получил тысячу лестных наград.
Мне говорили, что портрет этот ходит по
рукам и рассевает томительные впечатленья, зарождая в
художнике чувство зависти, мрачной ненависти к брату, злобную жажду производить гоненья и угнетенья.